Портал «Карелия.Ньюс» продолжает новый проект о том, как петрозаводский плотник Сергей Филенко зимой 2019 года за два месяца проделал невероятное – прошел Карелию с юга на север на снегоступах. Специально для портала «Карелия.Ньюс» он написал зарисовки из своего путешествия. Первые четыре истории ЗДЕСЬ.
Не достигнув желаемого,
они сделали вид,
что желали достигнутого.
Мишель де Монтень.
Вот так путешествие через всю Карелию! Всей забавы – добрел до Сортавалы. Итого, за двадцать один день проскакал «на длинных и тонких ногах» семьдесят пять километров по прямой.
Недалеко ушел.
Собственными ногами не добрел даже до Сортавалы. Хромаю тихонько по трассе, за несколько километров от города. На обочине замирает встречная машина, из нее выходит пограничник. Тут мое пешее мучение и закончилось.
Вытягиваю из кармана пакетик с паспортом. «Зыбучая ж ты гладь!» – петарды для защиты от волков с дачи Путина, торопливо засунутые в этот пакетик, осыпались серым порошком. Паспорт уцелел, обложка испортилась непоправимо. А пограничник довез до Сортавалы, прямиком в гостиницу, попутно докладывая оперативную обстановку командованию. Характеризовал положительно (я подслушал):
Он путешественник, блогер. Наш, местный. Проживает в Петрозаводске по месту регистрации. Женат, воспитывает несовершеннолетнюю дочь».
В следующий раз с женой и дочкой приезжайте! – прощается предельно человечно.
Поселился в номере с видом на дворы, зады. Выскользнул в город, прикупил перевязочных материалов, ароматное мыло, простой еды.
Торопливо помылся слишком прохладной водой: мерз, дрожал. Скинул с себя пропотевший хлам, тщательно перестирал.
Математическая закономерность: коль за нагрев до комфортной по сто рублей за градус платить, – за тот градус, который лить на себя, а не пить, – это и будет точная разница в цене за вот этот дешевый номер и следующий. Я на дне, я рабочий бентос, поэтому и не злюсь: это сносный курс обмена холода на тепло. Замерзнуть под душем – не самое большое зло.
Не в чем из комнаты выйти, эту ошибку, пока с одежды капает, не совершить. Тент на полу сохнет и вкусно пахнет дымком. Хочется запалить костер и сидеть возле него, тупить. Спросонья дернулся подтереться снегом, будто продрогший лес все еще мой дом.
Рай для дураков» – иронизировал о путешествиях Ральф Эмерсон…
Непривычно голому и сухому валяться в тепле, на мягком и сухом, серфить сухими пальцами по сухому «черному зеркалу». Интернет сплюнул сухой жмых из дневников Льва Толстого для поржать офисному планктону.
1889 год, 11 февраля. Пытался писать, не шло. Пошел в метель ходить».
Листнул свой влажный дневник: как ровно 130 лет спустя прошел мой день? Возле утреннего костра оптимистично подсушивал трут, чтобы верней разжечь огнивом вечерний. Днем густо повалил сырой снег, и вечером стало не до баловства с кремнем и огнивом.
11 февраля 2019. Липкий мокрый снег и сыро, сыро, сыро, сыро, сыро.
Обтряс все деревья над тентом и костровой ямой. Все равно на голову, плечи и вокруг валятся тяжелые мокрые сгустки с верхних веток и сырые хлопья из небесных хлябей. Сам воздух примерно наполовину состоит из сырых снежных хлопьев.
С каждой палки стесываю топориком мокрый снег вместе с сырым внешним древесным слоем. Натесал сухих щепок, прикрывая их от мокрого снегопада спиной. Без поддува сидушкой костер захлебывается, мучительно блюет густым едким дымом. Ему тоже тошно, промозгло и холодно.
Пламя не греет, мучительно шипит в снежной слякоти. Травит удушливым дымом, выжигает глаза и легкие. Закашливаюсь до рвоты, разбрызгивая едкие слезы и жидкие сопли.
Сверху тяжело валятся и валятся хлопья тяжелого сырого снега. Растопил и напился воды. Второй котелок вскипятил и выхлебал, растворив антипростудный пакетик для вкуса. Тупить возле костра зябко, сыро. Да и дров маловато – плохо было искать дрова в облепленном сырым снегом лесу. Запихался в спальник. Снегопад тут же придушил костер, в смертельной агонии тот вырвало едким дымом под тент – я блеванул в лапник сгустком слизи и высморкался в торопливо вырванную страницу дневника».
В промозглом коконе спальника от меня несет конем, который тяжко проработал жизнь и пропотел насквозь. У которого в Авгиевых конюшнях загноились копыта. Который умер, его заднюю голяшку закоптили, вываляли в мокром снегу и сунули в сырой спальный мешок.
Пытался писать в отсыревший дневник, не пошло. Сама мысль надеть завтра снегоступы и ходить в сырую метель оцепеняет сознание страшной тоской.
Луцилия приветствует Сенека!
Ты удивлен, что перемена мест
И путешествия не помогли в побеге
От той тоски, что душу твою ест.
Сократ сказал: «Поистине не странно,
Что за морем вы тужите, скорбя.
Не будет пользы вам от дальних странствий,
Когда повсюду… тащите себя».
Да что вы понимаете, Сенека с Сократом, в причинах и лечении тоски! За три недели я привык верить себе и доверять природе, уже немало. Это не я тащил самого себя – меня самого протащили по этому пути тело и мозг. «Примерно на Север» – вот и все детали поставленной им задачи. Тело побрело, как сумело, и постепенно окрепло. Мозг сносно решил все проблемы выживания, да еще любознательно поглядывал по сторонам. Им нравилось, и у них получалось.
В пути холодная вода находила меня везде.
Тянул неровную цепочку следов на Север: в каждом маленькая лужа воды. Иногда помаленьку пил из собственного следа воду с подмесом твердых крупинок снега. Возможность утолить жажду этим способом приходит поздно, – когда бредешь собственным путем, а не мчишь чужой колеей. Когда давно вырос из маленького мальчика в воняющего дымом походных костров вертикального кабана, и обычные дикие кабаны принимают тебя за своего. Глоток воды из собственного следа – хоть какая-то защита от превращения в быка, в козла, или коня в сенате.
Дикие поросята до последнего надеялись, что странный вертикальный кабан обойдет стороной. Неохотно пошли прочь после громкого крика «Хрю, ребята!»
Лосиная лежка. Сочувственно вздыхаю: такой же мокрый и грязный, как я.
Были дни, когда ледяная вода плескалась в ботинках, как в лунке, просверленной рыбаками в тонком ладожском льду.
Поэзией себя подбадривал; а что еще делать.
Шел, и хрипло бормотал все стихи подряд, которые помнил. Лучше всего помогает «If» Редьярда Киплинга в переводе Лозинского. Юлий Даниэль – почти не хуже.
Странно и непросто гулять по замерзшей воде. Проваливаться почти до земли, но не касаться. Не топтать трав, цветов и мелких кустарничков. Выворачивать, раскачав, несколько сушин на дрова, не оставив пеньков. Прикрывать лапником резко очерченную подпалину остывшего зимнего костерка: под ветками и осыпавшимися иголками она постепенно прорастет, затянется, исчезнет. Не оставлять мусора.
Пользы от меня особой нет, но и вреда не много.
А вокруг, почти повсеместно по Ладожским шхерам – следы пожарищ. Не умеют люди организовать себе уют в скверную погоду, и прутся в лес в самый пожароопасный сезон, когда тепло и сухо, как в квартире, а на дрова годится любая подобранная с земли палка. Тупо жгут опасные костры – расшвыривают бездумно хищные семена лесных пожаров.
Хрупкая природа рождает хрупкую мысль: мерзкой погоде тоже нужен корм. И одинокие следы мои подобны хлебным крошкам сказочного Мальчика-с-пальчика. Их жадно сглодал ветер, сгрызла ночная тьма, слизал мороз, выпила оттепель. Возможно, скверной погоде стало чуточку сытнее и не так погано на душе.
Каково время – такой и герой. Куваевскому Баклакову давным-давно приходила мысль, что и он опоздал: «времена героических маршрутов прошли».
Не такой уж это и бесславный конец, уговариваю себя.
Могло быть хуже. Вместо сверхмедленной ходьбы под простодушное философствование о мелкой ерунде, мог безнадежно улепетывать, гонимый ужасом. Под свист и улюлюканье Сократа и Сенеки: «От себя не убежишь!» Не разглядевших сквозь толстый слой тысячелетий, веков и лет, что бегу не от себя.
По-настоящему плохой конец я выдумал. Призадумался над вымыслом, да и засобирался в этот поход, казавшийся таким простым.
Оно того стоило.
Мне нравилось, и у меня начинало получаться.
Бегство на Север
Башка заболела под конец вахты. Будто навернули гвоздодером. Боль оформилась в гнусную раскаленную сливу, засела чуть справа в затылке и медленно росла. Коротал время до следующей командировки: раскидывал снег, колол дрова и поправил ветхий сарай.
Боль выросла с абрикос.
В бане, отхлеставшись веником, ощупал череп и осознал ужасную реальность. Это рак. Рак мозга.
Лежал голый на полке, и сквозь боль лезли мысли одна другой глупее и горше.
Вязкая тоска вынесла в поселок. Лёха, звякнув пакетом, с развязной фамильярностью затащил выпить. С отвычки обожгло нутро. Сразу накатили по второй, и попритих ужас, съежился абрикос в черепе. «Вроде отпускает».
И тут Лёха стал нахваливать Путина за Крым. Злобно разругались. «Не нравится – вали!» – надсаживался Леха, схлопотав в ухо.
Собутыльник и водка оказались некачественными, и он мучительно проблевался у калитки. «Метастазы в желудке», сообразил безразлично.
В гараже влез на верстак. Красивым надежным узлом привязал к балке украденный на работе репшнур.
Примерился. Присел, насмешливо хмыкнув: «на дорожку». Тоска. И вокруг, и внутри всё не то. Всё. Не. Так…
Взгляд упал на пыльные лыжи и потеплел. «Бескиды», с металлическим наборным кантом. Как давно! Молодость, турклуб, веер вольных солнечных счастливых дорог. Гора Манарага, март-девяносто. Волчьи тундры, девяносто второй. Зрачки затуманились минувшим, уголки губ дрогнули в готовности к улыбке.
Мигнула и засветилась старая мечта.
Он не рванет к врачу и не поедет на вахту. Он сядет в нужный поезд. Из тундры шагнет на паковый лед. И уйдет на Север. Будет бороться, пока жив.
В купе охнул, снимая рюкзак. Приветливый старичок участливо спросил. Он равнодушно поделился. Бойкий дедушка деловито захлопотал.
Осмотр занял минуту.
Ваши подозрения пусты. Это, милостивый государь, синдром нижней косой мышцы. – Снайперски распахнул книгу, ткнул в иллюстрацию. – Вот она, милая. Снимем спазм, и голубушка перестанет давить на большой затылочный нерв и артерию. Я сейчас все подробно напишу. Крем с кетопрофеном… любой, состав у них однотипный. Обезболивающее. И шею, голову в тепле сберегайте!
Хохотнул жизнелюбиво:
Гоните ипохондрию, голубчик! Через две недельки избудете боль абсолютно. Жизнь продолжается!
Потрясенный, он покорно повторил: «Жизнь продолжается».
Абрикос под черепом лопнул, выжег мечту. Будто гвоздодером навернули. Исчезла тонкая ниточка лыжни меж торосов, стих резкий скрип снега, растаял ковш Малой Медведицы. Безнадежно застучал в виски метроном: дом-работа-дом-работа-дом-работа-дом-ра-бо-та…
Насмешливо передразнил: «Жизнь продолжается». Жалко подытожил: «А судьба давно кончилась».
Стащил с полки рюкзак и вышел из вагона.
Состав мягко тронулся и покатился на Север, убыстряясь.
